От удара меня откинуло. Раздался треск в надбровье, в носу что-то щелкнуло, в зубах. Свет на секунду потух, а потом ярко брызнули искры. Я не уверен, что они были из глаз. Просто в глазах вспыхнуло несколько десятков фотовспышек. Как в нью-йоркской студии 3D-портретов. Там клиента ставят внутрь белого цилиндра и закрывают дверь. По периметру в стенах в вертикальных прорезях-бойницах установлено по десятку профессиональных «Кенонов». Такая вертикальная бойница через каждый метр, а может, полметра. Радиус, или точнее диаметр, цилиндра – метра–два. А бойниц около десятка. Меня попросили не двигаться, а потом одновременно щелкнула сотня камер, и сотня фотовспышек ударила в меня светом со всех сторон. Для создания моей 3D-копии нужна такая одновременная фотография со 100 камер, 100 углов. От множества вспышек глаза на несколько мгновений теряют возможность видеть.

Вот то же случилось сейчас. Я не только ослеп, но и оглох, потерял ориентацию в пространстве и времени. Я перестал понимать, что происходит и где я.

Эти секунды закончились быстро. Я вернулся в реальность, и до меня вдруг дошло. Так же резко я включился, как и выключился несколько секунд назад. Мне всегда казалось, что я никогда в жизни не попаду в такую ситуацию. Как же это глупо, обидно, непонятно, а главное, очень больно. На полном ходу войти мордой лица в стеклянную перегородку, отделяющую лифтовую от бассейна. На чистом стекле не было никаких меток. А я еще в лифте надел солнечные очки. А главное – крепко задумался, уже не помню о чем.

И тут мощный удар прямо в лицо остановил меня и отвлек от всех моих мыслей. Мне еще повезло. Я не разогнался и не вышиб огромную витрину своим 105 килограммами.

Я не сломал нос и не выбил зубы. Только шишка под левым глазом и отпечатки носа и лба на стекле. Такая буква «Т». Брови и нос отпечатались четко, чуть смазавшись вправо. Удар вышел не совсем прямой, но очень обидный.

Вот уж точно нельзя смеяться над людьми. Наша вечно бегущая няня шибанулась там же – я смеялся, хотя и сдержанно, когда сын в лицах показывал мне это. А вот вчера в сериале «Служба новостей» помощник продюсера шибанулся, правда, в стеклянную дверь два раза. Было смешно и непонятно, как обычным, почти мозольным пластырем ему заклеили рассечение, которое надо зашивать как минимум.

Моя жена сразу об этом сказала. У нее большой опыт в этом деле. Хотя она только однажды рассекла лоб, когда спешила на ДР к своему бывшему худруку Славе Зайцеву.

Давно было. Она не заметила в ночи дорожный знак, который висел ровно на высоте 1 м 80 см и был повернут торцом к тротуару. Ей не так повезло, как мне сегодня, и узкий алюминиевый торец с узкой заусеницей вошел ей в лоб. Новая шуба, цветы, снег, салон машины – все было в крови. И хотя шил ей рану хороший пластический хирург, в дорогой французской больнице, она имеет шрам на память о юбилее мэтра советской моды. Ладно, напилась бы и подралась, так нет – на трезвую, что вдвойне обидно.

Такой же разрез в сериале «Служба новостей» парню залепили пластырем, и все. Видно, гример был у них из «Терминатора», а режиссер из «Санта-Барбары». Герой сериала также был трезв на работе, что обидно. Я совсем отделался легким испугом. Только мое левое надбровье, надбровная дуга, как это называется правильно, стала как у боксера-неудачника. Я в очередной раз услышал голос, который сказал мне: грешно смеяться над больными людьми.

Это не новая для меня информация. Я в жизни сотни раз убеждался в верности этих истин. Но видно, я подзабыл. А мой куратор решил напомнить мне об этом. Вот я вспомнил. Теперь надо понять, для чего мне в данный период времени важна эта информация. Потеря внимания и контроля недопустима. Особенно если ее усугубляет смех над чужой бедой, даже если это киношный персонаж. Эти персонажи фильма стали не менее реальны.

Зачастую реальных людей я вспоминаю реже и с меньшим азартом, чем героя какого-то блокбастера.

Я даже не могу вспомнить, было ли со мной что-то похожее раньше. Когда внимание и концентрация мои были рассеяны, а иногда совсем убиты алкоголем или еще чем-то. Сейчас я совсем не пью. Не вижу в этом смысла.

Быть или не быть, пить или не пить? Это даже не вопрос. Я считаю, что если что-то делать, то делать это по-настоящему, с отдачей силы и напряжением творческой энергии. Сегодня уже четыре года, как я не пью алкоголь. А когда-то я был мастером спорта международного класса.

Возможно, именно личный опыт позволил мне полноценно и многогранно развить тему алкоголя в Корчме. Я вложил туда свои впечатления от многих практических ситуаций. Мне часто говорят, что давать огурец и вертушку из сала с черемшой к каждой рюмке водки это накладно. Но слова из песни: «Только рюмка водки на столе»,– наводят на меня неизбывную грусть и тоску.

Каждый раз, когда на стойке бара или на столе появляется не сопровождаемая ничем рюмка крепкого алкоголя, потребитель продукта ощущает себя не просто алкоголиком. Ощущение ненужности, неустроенности быта, отсутствие личной жизни, умноженное на отсутствие заботы, вводит в ступор и депрессию.

Я помню об этом и продолжаю раздавать вертушку из сала с черемшой, надежно укрытой в этой упаковке.

Новейшие исследования диетологов доказали мою правоту. Холестерин – не только враг, но, оказывается, и друг человека. А закуска хоть и крадет градус, но продлевает удовольствие и сохраняет здоровье. Так что ничто на земле не проходит бесследно.

Весь смысл и традиция жизни мужчины в прошлом веке прошлого тысячелетия определялись его отношением к крепкому алкоголю. Я иногда скучаю по тем временам, когда смысл и счастье трудового человека были достижимы и находились рядом. Жизнь прожить – не поле перейти. Тогда требовалось работать, выпивать, при этом строить быт, растить детей. По возможности требовалось не спиться и сохранить здоровье. Этим зачастую определялось творческое долголетие. Люди же, неспособные играть по правилам, пропивавшие последнее, выбывали из списков надежных членов общества. Их не презирали, за них боролись. Трудовые коллективы брали их на поруки, что было непросто. Ведь остальные сослуживцы оступившегося лица продолжали выпивать. Милиция, заводские наркологи – все были вовлечены в эту жизнь. Мир измерялся количеством выпитого. День рождения или свадьба – главной заботой хозяев было, чтобы мало не было.

Но жизнь изменилась. Нет ни гастрономов, ни пивных палаток. Ни рюмочных с кафе, где кипела своя осмысленная и понятная жизнь с сформированной системой ценностей. Теперь этого нет.

Так называемый народ получал то, что хотел. Минимум ответственности и максимум удовлетворения животных потребностей. Я не понимаю этого слова «народ». Это как 40–миллионный народ Украины. Миллион чиновников и их семьи – это народ? Всех вместе миллиона три получится. Это целый Киев чиновников.

Бизнесмены – это народ? А депутаты – они ведь одной с народом национальности. Они – народ? Не люблю и не любил обобщений. Взять всех и назвать россиянами. Выходит, и таджики, и украинцы, и чеченцы – это один народ, россияне?

Потом украинский народ всем скопом обижается на русский народ за устроенный грузином Сталиным голодомор. И не важно, что Сталин организовал то же и на Кубани с Поволжьем, и в Азии, везде.

И выходит потом, что грузины – вроде как хороший народ, а русские – народ плохой.

Хотя были там все: и садист поляк Дзержинский, создатель ЧК, и первый начальник ГУЛАГа Эйхман, латышский красный стрелок, и украинец Дыбенко, подавитель наряду с Тухачевским Кронштадтского мятежа и Тамбовского восстания.

Легендарный Фрунзе, сын молдаванина, расстреливал пленных. И литовец Уборевич, и молдаванин Якир. Все они, утопившие в крови бывшую Российскую империю, стали русскими? Это с какого бодуна? Для чего? Чтобы теперь малообразованные люди могли попрекать московитов всеми тяжкими?

Если вдуматься в это по трезвой мысли, то сама идея национализма становится абсурдом. А каждый, кто обвиняет другого человека, исходя из национальности, уже априори неполноценен.

Историю переписывают часто и не очень аккуратно. Так Троцкий став жертвой сталинских репрессий, да как-то так и остался жертвой. А ведь Лейба Бронштейн, уроженец Кировоградской области Украины, был главным палачом Гражданской войны. Именно ему удалось добиться перелома в ходе Гражданской войны и установить власть народа. Он подавлял восстания крестьян и кронштадтских матросов. А ведь если бы восстание в Кронштадте начали не в марте, а например в мае, части Красной армии не смогли бы на льду штурмовать Кронштадт. Корабли Балтфлота вошли бы в устье Невы и прямой наводкой расстреляли Петроград. Тогда, возможно, не было бы ни Сталина, ни СССР с ГУЛАГом. Но товарищ Троцкий справился, и все получилось у большевиков. Хотя еще большой вопрос, если бы Антонов в Тамбове и морячки Кронштадта победили бы этих палачей, какими бы они стали властителями России. Ведь если зло побеждать жестокостью, то рождается еще более страшная жестокость.

Охватить это своим умом, даже трезвым, я не могу. Слишком много для этого надо времени и терпения. Слишком много эти переживания вызывают у меня чувств, мешающих жить сегодня. Для чего нужно то, что приносит только гнев и горечь. Вся наша история такая. И я не хочу тратить на это свое драгоценное время.

Оно и вправду драгоценно для меня, хотя бы тем, что осталось его не так много. Если решить задачу, в которой от возраста моих родителей отнять мой возраст, а потом умножить эти годы на 365 дней, далее умножить результат на 24 часа, то я получаю около 250 тысяч часов жизни. 250 тысяч часов, от которых надо отнять сон, походы в туалет, еще что-то. Дней это 10, 23 тыс. Я готов их на Лейбу Давидовича Бронштейна тратить? 85 тыс. часов уйдет на сон. Остается 165 тыс. часов. Это так мало. Хорошо, что мои родители еще живы, и дай им Бог здоровья и многая лета. Так что пока это число не будет уменьшаться. Оно будет оставаться таким же. Можно еще надеяться, что я проживу до 100 лет и встречу 2066 год. Дай мне Бог творческого долголетия. И все равно это не повод, чтобы тратить жизнь на злобу. В таком состоянии делаешь много ошибок. Потом много времени тратится на их исправление.

Некоторые так считают, что ошибки можно исправить. Поэтому можно жить не думая, делать что хочешь. Я вот давно заметил, что исправить ничего нельзя. Это как склеить разбитую чашку. Она все равно не будет такой же. Она теперь всегда будет разбитой. Можно не разбивать следующую. Но та старая, что была разбита раньше, останется такой навсегда.

Раньше, когда я жил как все, не задумываясь об ответственности, почти ежедневно употреблял. Суфии говорят: алкоголь полностью убивает интуицию. Вот я и жил одним днем без интуиции. В мире без возможности, где тебе дозволено все. Меня тогда не очень интересовало, что думают обо мне люди, в том числе и близкие. В том состоянии меня запомнил мой дед.

И когда в конце 20-го века я задумал открыть ресторан, он меня таким и помнил. Для него я был хулиганом и двоечником. Тогда мать стала покупать мне для Корчмы всякие украинские вышитые рубахи и красные сапоги. Дед, тогда он уже похоронил бабку и жил у нас в киевской квартире, не мог понять, для чего все это. Мать сказала ему: «Это для Юры, он открывает ресторан в Москве». «Ресторан в Москве?» – не понял дед. «Если бы ты сказала, что он поджег ресторан в Москве, я бы поверил»,– сказал он.

Во таким он знал меня. Потом я исправился, а дед мой умер. И я понимаю, что там, где он сейчас, он так и думает обо мне. Как о человеке бестолковом и ненадежном. Я не часто думаю об этом, но когда думаю, мне очень хочется, чтобы он увидел, как я все исправил. В этот момент я понимаю, что я ничего не исправил. В определенный момент я стал делать по-другому. Я даже сам не изменился, я изменил отношение к алкоголю.

Пламенные революционеры тоже не могут ничего исправить, они даже не смогли получить момент, чтобы что-то сделать иначе. Возможно, кто-то из них понял, что пытки и смерти их и их семей – это расплата за тамбовских крестьян и кронштадтских матросов. Другим прилетело за царскую семью, детей которых народная власть посчитала причиной всех своих бед.

Блюхеру и Тухачевскому – и за то, что не заметили, как Сталин убрал Фрунзе. Их боевого командира. Судьба дала понять им, что героями они были в толпе, на миру для народа. А по одному все оказались трусами, не оказавшими сопротивления и пошедшими на убой.

Мне всегда непонятно, что курят и пьют политики, когда делают свои дела. Они думают, что так будет вечно? У них нет калькулятора, чтобы посчитать свои часы?

О чем думает народ, я не спрашиваю. Если две головы хорошо, то четыре головы – это две жопы. Миллион даже считать не хочу. Если об этом думать, то лучше пить и жить без интуиции. Жить так, как живут слабые люди.

– Так делают, пьют слабые люди, – сказала мне жена. – Ты же знаешь, потом будет только хуже. Алкоголь не решит твоих проблем, он их удвоит, а то и утроит. Все зависит от того, насколько ты эти проблемы, вопросы, печали, или как ты их называешь, отложишь.

– Да ладно, – ответил я. – Вот пить за обедом, в клубе для настроения – это не имеет смысла. А вот когда ты разбит, уничтожен, раздавлен; когда ты втоптан в грязь и у тебя разбито сердце или взорван и смешан с говном мозг; когда ты уже ни во что не веришь; когда не любишь никого, даже себя не любишь; вот тогда алкоголь в больших смертельных дозах– лучшая пищевая добавка к этим состояниям.

Он превращает твой смешанный с говном мозг в полное говно. Добивает, убивает, втаптывает и рушит по-настоящему. И пускай это будет только в ощущениях. Ощущения эти будут на 100% реальными. Ощущения полного тотального разрушения и самоуничтожения.

А за обедом с оглядкой, небольшими дозами пьют трусы. Они боятся даже не того, что уйдут за грань. Они боятся даже подойти к этой грани. Ведь там начинается ощущение полного невозврата. И не то что тебе страшно. Ты боишься того, что не вернешься.Ты боишься того, что возвращаться совсем не захочется. Не захочется так сильно, что ты уже никогда не увидишь мир привычным образом.Твоя кровь, отталкиваясь от сердца, побежит по трубам и трубочкам, проходя и находя даже самые дальние концы тела, такие дальние, что ты даже не помнишь, где они, соединив все твои точки, и те, соединившись, покажут тебя, человека. Она понесет всякие витамины, кислород и ощущения, мысли-чувства.

Они изменятся навсегда. И глаза, поймав лучи отраженного мира, не дадут привычных образов мозгу. А мозг уже не поймет этих образов. И я не увижу волны океана, лес и горы. Я не увижу и не пойму, что все это хорошо.